|
Почему первые слова, которые Думчев сказал, увидя меня в Стране Дремучих Трав, были им произнесены так, будто он давно меня знает? Точно эта диковинная страна, где я появился, самый обыкновенный городской бульвар: на скамейках сидят няни, они заняты своим вязаньем и поглядывают, как играют дети. И на этом бульваре он встретил меня — соседа по квартире.
— Сергей Сергеевич…— шепчу я. — Я видел вас вчера… совсем близко… Догонял, звал…
В схватке человеческого разума с многообразием инстинктов обитателей этой страны победителем вышел разум. Думчев, учитывая автоматический механизм жизни насекомых, застывшие, ограниченные формы их инстинкта, не только не погиб в этой стране, но обратил силы их инстинкта на службу себе — человеку.
Какое-то особенное спокойствие, я бы сказал — страстное спокойствие, проявлялось во всех его движениях.
Да, Думчев не удивился моему появлению в его стране и не спросил, как я очутился здесь. Видно, долгая жизнь в этом мире, где беспрерывно подстерегают опасности, где человеку с его гордым разумом всякий миг надо решать труднейшие задачи, — эта долгая жизнь приучила Думчева ничему не удивляться.
Вот он отошел на несколько шагов от меня, посмотрел на какие-то следы, прислушался к шороху деревьев-трав и заговорил сам с собою. Это была, по-видимому, его привычка. Она сложилась у него за десятки лет жизни в Стране Дремучих Трав. Говорил он очень медленно, негромко и отчетливо.
— Что ты скажешь о нем? — спросил он себя обо мне и тут же себе ответил: — Что скажу? Очень уж он стрекочет! Совсем как кузнечик. Мельтешит, шумит. В каком-то ознобе. Но что с него возьмешь? Он молод…
И тут я собрался с духом и перебил его:
— Как же вы, Сергей Сергеевич, не удивились? Вдруг ни с того ни с сего появляется человек здесь, в вашей Стране Дремучих Трав… А вы ни о чем не спрашиваете.
Он спокойно и раздельно ответил:
— Чему же удивляться? Все ясно и просто. Люди открыли состав сложных соединений, уменьшающих и восстанавливающих рост, вот вы и появились. — Думчев внимательным, долгим взглядом всмотрелся в шумящие вершины и тихо, серьезно спросил: — Что же не идут сюда другие люди?
— Нет! Нет! — вскричал я. — Зачем же людям заниматься поисками каких-то составов, уменьшающих и восстанавливающих рост? Современные микроскопы помогают человеку достаточно хорошо изучить мельчайшие организмы.
— Не живя, не бывая в Стране Дремучих Трав, изучать ее?! Глядеть через стекла микроскопа?..
Я не ответил на это замечание. Разговор между нами прервался.
Потом я услышал, как он опять говорит сам с собою:
— Но как же он, этот суетливый человек, оказался здесь, недалеко от моего дома?
— Как? — воскликнул я. — Ведь все началось с листков в букете…
Думчев с недоумением посмотрел на меня:
— О каком букете вы говорите?
— Однажды вечером в номер гостиницы ко мне залетел букет цветов, а в нем листки, загадочные листки…
— Вы что-то путаете, молодой человек.
— Ничуть!
— Букет цветов… листки… гостиница… — Он сердито пожал плечами.
Я продолжал:
— Листки были прочитаны под микроскопом, листки вашего дневника.
Лицо Думчева осветилось тревожной радостью.
— Так он найден? Он дошел до людей?
— Кто? О ком, о чем вы говорите?
— О своем дневнике открытий, сделанных за все годы моего пребывания в Стране Дремучих Трав. Все ли, все ли листки дневника найдены?
— Три листка! Три листка. Они были загадочны и непонятны.
— А их было много, очень много! — с горечью сказал Думчев. — Их едва тащил на себе мой верблюд. Но он погиб, мой верблюд, мой паук-волк. А я все шел и шел… На северо-восток, на северо-восток, к беседке. Я хотел переправиться через Великую Медленную реку. Буря… Плот перевернулся. Под водой чудовище охраняло мой дневник. А потом… ветер унес листки. Ветер…
Думчев замолчал. А я все больше и больше верил в то, что он скоро, может быть уже сегодня, вернется к людям. И не надо будет думать о чернилах, не надо будет у бумажных ос добывать бумагу. Думчев вернется к людям и спокойно вспомнит, восстановит, повторит то, что было в его дневнике. Сколько бед, невзгод, злоключений преодолел он, сколько отваги, труда, настойчивости, изобретательности проявил, чтобы обогатить человечество новыми знаниями и донести свой дневник людям, дневник, от которого остались только три листка!.. Теперь все это позади.
Я хотел сразу же заговорить об этом, но не знал, с чего начать. Крупинка роста лежала на земле перед нами. Стоило только развязать плащ. Но ведь один раз я протянул ему крупинку, а он отвернулся от нее. Почему?
Думчев прервал мои размышления и задал свой первый вопрос:
— Да, вы говорили, что люди еще не изобрели сложных составов, влияющих на рост живого организма. Но как же вы здесь очутились?
— Случилось так, что в моем распоряжении оказались порошок и две крупинки. Они лежали на столе в фанерном домике.
— И вы проглотили порошок, не так ли?
— А вот эта крупинка, Сергей Сергеевич, сохранена для вас, — сказал я твердо и спокойно и протянул ее.
— Мешок! Посмотрите, какой хороший мешок!
— Где? О чем вы говорите?
— Движется большой мешок. Как, вы не видите? — Думчев указал на большую гусеницу, похожую на ту, которую я принял когда-то за удава.
— Почему вы эту гусеницу называете мешком?
Но Думчев уже сорвался с места и побежал за гусеницей, скрылся в травах.
Скоро он вернулся и весело воскликнул:
— Выследил! Из добротных шелковых ниток сплетет она оболочку — кокон. А я ее из этого мешка вытряхну.
Будет для вас хороший спальный мешок. — Он похлопал ладонью по своему дорожному мешку. — Не хуже этого… Но я вернулся к прерванному разговору:
— Так вот, Сергей Сергеевич, были у меня две крупинки. Одна вот эта…
— А другая? — спросил Думчев.
— Другую закатали скарабеи.
— Понимаю, понимаю… Закатали в навозный шар. А не укажете ли вы место, где видели в последний раз скарабеев с навозным шаром? Отобрать у них крупинку! Что ж, человеку перехитрить зверя нетрудно. Если скарабеи катили шар-кладовую, то есть такой шар, в который они откладывают яйцо, то крупинка будет наша. Но если… если скарабеи катили шар не для потомства, а чтобы съесть его, то она погибла!
|
