|
На всякий случай я сложил листки в плотную пачку, перевязал веревками. Из пчелиных гнезд достал воск, растопил его на солнце. Покрыл воском пачку. Теперь листки не промокнут ни от росы, ни от дождя.
В мешок из добротной водонепроницаемой материи положил дневник и обмотал его крепкими веревками. Конечно, когда-то я назвал бы эти веревки ниточками гусеницы, а мешок — коконом.
Но как же нести этот мешок с дневником? Где тот верблюд, что понесет мешок с грузом?
Сколько надо терпения, таланта, изобретательности, чтобы выдрессировать животное! История, сохранив подробности похода Ганнибала на Рим, забыла имя замечательного дрессировщика, научившего слонов нести разнообразную службу в войске Ганнибала.
А назовет ли кто имя дрессировщика, заставившего львов покорно везти колесницу, на которой Марк Антоний триумфально въехал в древний Рим?
Терпение, наблюдательность и воображение — вот непременные черты характера дрессировщика. Но требуется еще и время, длительный срок, чтобы приручить животное, сделать послушным. Я знал старого чудака, который научил своего черного кота подбирать каждую оброненную монету и приносить на стол. Знал и натуралиста, который устроил у себя на столе муравейник под стеклянным колпаком. В один и тот же час ежедневно, на одном и том же краю стола, он кормил одного меченого муравья медом.
Но много, очень много дней прошло, прежде чем кот научился приносить монеты, а муравей в назначенный час приходить за сладкой пищей.
Кого же из обитателей Страны Дремучих Трав можно в короткий срок научить нести мой груз? Разве можно заставить жука-скарабея толкать по земле не свой огромный навозный шар, а мой мешок с дневником? Нет, бессмысленное предприятие.
Шли дни. И уже сколько раз я развязывал дорожный мешок, клал в дневник еще один заново написанный листок и снова заливал воском. Опять перевязывал дневник веревками, прятал в дорожный мешок. Дневник все ждал — скоро ли его отвезут к людям? А я — я не знал, как приняться за дело.
Иногда начинал думать о стрекозах, о гигантских бабочках. У меня были веревки разной длины и толщины. Я мог бы привязать к их спине мой груз и, ухватившись за конец веревки, идти по земле. Так и совершить путешествие. Нет, я оказался бы во власти случая: стрекоза или бабочка совсем не обязана лететь к беседке!
Держать на поводке бабочку, стрекозу? Хватит ли сил? А потом: человеку надо отдохнуть в пути, а стрекозы и бабочки, например бражники, летят, не отдыхая, и десять, и двадцать, и сто верст.
И я стал уже думать: не развязать ли мешок, рассыпать дневник, на листки? И пусть пчелы несут мои листки в улей в тех же корзинках на ножках, в которые они собирают цветочную пыльцу. Но надо будет каждый листок свернуть в трубочку и поставить трубочку в корзинку. Медленно и тяжело пчела будет возвращаться в улей: в корзинках, кроме пыльцы, — мои листки. Где-то там, в амбарах улья, она оставит листки вместе с пыльцой. Ну а дальше? Я даже налегке не успею дойти до пасеки, а листки мои вместе с пыльцой будут переработаны пчелами в… хлебец. Никто их не увидит, никто их не прочтет.
Нет, не следует рассыпать дневник на листки. Каждый последующий листок дневника перекликался по смыслу с предыдущим. Потеряется один листок — потеряется значение всего труда. Мне дорог был каждый листок моего дневника.
А дни, часы уходили. Иногда можно ждать годы, десятилетия, но как трудно, мучительно трудно иногда ждать день, час, минуту!
|
