|
Пришло утро с жарким солнцем, посылающим зайчиков плясать по стенам и двери, с острым свистом стрижей, пролетающих мимо окна, с круглым чайником на столе и далекими гудками, которые теперь звучали бодро, смело и дерзко.
Букет, собранный Павлом и по ошибке брошенный ко мне в окно — розовые цветы дикого шиповника, окруженные голубыми глазками незабудок, — этот букет приветливо смотрел на меня из кувшина с водой.
Да, надо зайти в соседнюю квартиру и передать его по назначению.
Я взял осторожно цветы. Чтобы вода стекла в кувшин, чуть-чуть встряхнул их. И… на белую скатерть из букета полетели два крошечных квадратика бумаги. Что это? С недоумением глядел я на них, рассматривая. На каждом крошечном листочке виднелись какие-то знаки. Письмо? Мне вспомнился вчерашний разговор под окном: «Несколько раз я вам писал длинные письма». — «Но я их не получала». — «Не решался…» — «Жду удивительных писем и… полевых цветов».
Вряд ли можно было и под лупой прочесть это письмо. Но, даже если бы у меня и была лупа, я не стал бы читать чужие письма. Я взял листочки и положил в спичечную коробку. Все это надо отдать…
В квартире Лены мне сказали, что она в институте. Оставить цветы? Но как сказать, объяснить — от кого? Что же делать с крошечными листочками? И я пошел в институт.
Незавидное дело — идти по незнакомому городу, держа в руке букет чужих цветов, расспрашивая прохожих, как лучше пройти к Педагогическому институту, читать названия улиц и думать… о чужой любви.
Все чувства и мысли, вероятно, изложил Павлик на крошечных листочках. Как он это сделал? При помощи микрофотографии? Видно, немало труда потратил он, чтобы написать эти две записки, сфотографировать их, а при печатании — уменьшить. Будто бы слово, уменьшенное фотоаппаратом, зазвучит спокойнее и точнее… Пожалуй, в институте лучше передать это послание Павлу — тому, кто писал, а не Лене.
Я прошел через густой городской сад и вдруг в испуге остановился: мне показалось, что спичечная коробочка с микрописьмами вывалилась. Нет, вот она!
Наверное, всякий раз, когда Павел встречал Лену, им овладевали застенчивость и робость: создавался порог, который он не смел перешагнуть.
А вот и Педагогический институт: большая дверь из черного дуба, на солнце блестят полированные медные ручки.
Я обстоятельно описал старику сторожу института все приметы того юноши, которого видел вчера вечером, но по этим приметам сторож не знал, какого Павла позвать.
Разве мало студентов, которых зовут Павлами, учится в институте? Еще минута — и я оказался бы в довольно смешном положении. Чего доброго, пять или десять юношей — и каждого зовут Павлом — окружили бы меня, а я протягивал бы всем им букет цветов. Что делать? И тогда я рассказал сторожу, что вчера вечером видел того Павла, который провожал студентку Лену до ее дома.
— А-а, Павла Белянкина, — протянул сторож. Через минуту Павел стоял передо мной. Я представился. Юноша с недоумением посмотрел на меня.
— Вот ваш букет. Он случайно залетел ко мне в окно гостиницы. Простите, он немного завял…
Юноша неловко взял букет. Он был удивлен:
— Стоило ли беспокоиться? Цветы всегда вянут…
Странно, — подумал я, — почему он не беспокоится о письме?».
Я протянул ему спичечную коробку:
— Вот ваши микрописьма.
— Что? Какие письма?
— В букете, который вы бросили в окно, были фотописьма.
— Фотописьма?.. Я не занимаюсь фотографией.
— Но ведь фотописьма были в вашем букете! Ваши фотописьма…
Лицо Павла стало злым. Черты его обострились. Я не увидел и следа вчерашнего смущения и робости. Он с подозрением посмотрел на меня.
— Не навязывайте, гражданин, мне чужие письма! — Но ведь… ведь…
— Оставьте меня в покое! И знаете что… До свидания!
Я не знал, что сказать. Смешное, нелепое положение: полутемный вестибюль института, длинные ряды пустых вешалок за барьером, я со спичечной коробкой, с микрописьмами в протянутой руке, а Павел — в другом конце зала — засовывает в урну букет, который я бережно нес через весь город.
Вдруг дверь одной аудитории открылась, и шумная группа студентов ворвалась в зал. Они, видно, еще не остыли после полученной только что консультации и яростно спорили.
— Павел, что случилось? — узнал я голос Лены.
Я попытался что-то объяснить. Все сразу замолчали и с недоумением посматривали на меня.
— Не пройдете ли вы в кабинет? — сказал мне человек со спокойными, уверенными движениями, перед которым расступились студенты.
Вот при каких несколько странных обстоятельствах я оказался не на пароходе в море, а в кабинете директора Педагогического института — Степана Егоровича Тарасевича. Сижу и смотрю на стол, где лежат две крошечные записки с микротекстом, а рядом с ними — обычные листы бумаги. На них машинистка напечатала, через два интервала текст, который читали под сильной лупой.
Жду. Вот сейчас вместе с директором института придет автор микрозаписок студент Белянкин. Он скажет, что все это его личное дело, шутка, как справедливо утверждает Степан Егорович. Дождусь их прихода отправлюсь на пристань.
|
